Мужчин надо жалеть, надо беречь. А что на счет сочувствия к женщинам? Мысль о том, что мужчин надо беречь возникла после Великой Отечественной войны. По крайней мере ничего подобного в более ранние времена не наблюдалось. Что логично – чего жалеть мужчин, если они и так были в гораздо более выгодном положении, чем женщины. Но после войны, в которой только в нашей стране погибло 26 миллионов человек, а во всем мире около 70 миллионов, большинство из которых были мужчины, нехватка мужского населения ощущалась очень остро. Ситуация выправилась за несколько десятилетий, но миф оказался очень устойчивым. Впрочем я не возражаю против того, чтобы кого-то жалеть – жизнь у многих очень трудная. Я против перекоса в чью-либо сторону. Мне приходилось слышать от мужчин очень обидные высказывания в духе – бабы ни на что не способны, все великие изобретения за редким исключением сделали мужчины. В статье “Консультации нужны только женщинам” я рассказывала о многовековом зависимом положении женщин, когда они, может, и рады были бы не рожать по 10 детей, через одну умирая при родах, а заниматься чем-то полезным, но им этого не позволяли. Мужчины полностью вершили судьбу женщин.
Итак, нужно ли жалеть женщин? Истоки современной “жалости к мужчинам” в войне? Что ж, давайте посмотрим фактам в лицо и подумаем, кого “более жалко”, хотя такая формулировка едва ли возможна. Во время Великой Отечественной войны было мобилизовано 14 миллионов человек. Из них около 1 миллиона женщин (по некоторым данным 2 млн, то есть почти каждый десятый солдат – женщина), 80 тысяч из них стали офицерами, 95 получили звание Героя Советского Союза. При этом до относительно недавнего времени заслуги женщин в победе замалчивались. Почему? Я предлагаю вам прочитать несколько воспоминаний женщин о войне и самим понять.
«Девчонки рвались на фронт добровольно… Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом — вторая, третья… Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет — это тоже надо было тащить. В 41-м был издан приказ №281 о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием — медаль «За боевые заслуги», за спасение двадцати пяти человек — орден Красной Звезды, за спасение сорока — орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти — орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного… Из-под пуль…»
«Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый — старший лейтенант Белов, мой последний раненый — Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. Всего из-под огня я вынесла 481-го раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов — балетный вес. Сейчас уже не верится…»
«Мы же молоденькие совсем на фронт пошли. Девочки. Я за войну даже подросла. Мама дома померила… Я подросла на десять сантиметров…»
«У нас попала в плен медсестра… Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана… Ее посадили на кол… Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было 19 лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку…»
«Лежит на траве Аня Кабурова… Наша связистка. Она умирает – пуля попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: “Как жаль, девочки”. Потом помолчала и улыбнулась нам: “Девочки, неужели я умру?” В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она кричит: “Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из дома…” Аня не закрывает глаза, она ждет… Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы: “Дорогая моя, любимая доченька…” Возле меня стоит врач, он говорит: “Это – чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины…” Дочитали письмо… И только тогда Аня закрыла глаза…»
«Вернулась с войны седая. 21 год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Брат на фронте погиб. Она плакала: «Одинаково теперь — рожай девочек или мальчиков».
«Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте…»
«Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала – дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось 18 лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была!»
«Мы стремились… Мы не хотели, чтобы о нас говорили: “Ах, эти женщины!” И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были доказать, что не хуже мужчин. А к нам долго было высокомерное, снисходительное отношение: “Навоюют эти бабы…”»
«Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу… Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины… Они кричали нам: “Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п… наших мужиков. Фронтовые б… Сучки военные…” Оскорбляли по-всякому… Словарь русский богатый… Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. “Что с тобой?” – “Да ничего. Натанцевалась”. А это – мои два ранения… Это – война… А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились – сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин – крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: “Читай стихи. Есенина читай”».
«Моя подруга… Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится… Военфельдшер… Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: “Зачем ты порвала?” Она плачет: “А кто бы меня замуж взял?” – “Ну, что же, – говорю, – правильно сделала”. Еще громче плачет: “Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело”. Представляете? Плачет».
«Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет… Приглашать на встречи… А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины – победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими… У нас, скажу я вам, забрали победу… Победу с нами не разделили. И было обидно… Непонятно…»
Прочитали? Теперь можно провести эксперимент. Покажите это мужчинам. Знаете, какая будет реакция? Нет, возможно, пока читают они будут испытывать сочувствие, сострадание, может, даже у кого слеза выступит украдкой. А потом вам скажут – так вы же, бабы, сами и формировали к себе такое отношение. Зацепится взгляд за фразу “Мужчины молчали, а женщины… Они кричали нам: “Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п… наших мужиков. Фронтовые б… Сучки военные…” Но мы увидим другое – что мужчины молчали, предали своих боевых подруг, и не позатыкали рты женам из страха скандала или еще чего. А ведь если какие-то романы и случались, то кто был их инициатором? И много ли этих романов было – по официальным данным врачей немецких концлагерей, почти 100% пленных советских девушек были девственницами в возрасте 20 лет и даже старше. А здесь речь про девчонок 17-20 лет. И еще про “навоюют эти бабы” ваши мужчины тоже скорее всего скажут, что так и есть. Толку от девчонок на поле боя почти нет, только самих их защищай. Бессмысленно “мёрли”.
Так что еще очень долго никакого равноправия и справедливости в отношении полов не будет. Жалея мужчин, пожалейте женщин для начала.
